Окно в Японию: http://ru-jp.org

ДАЛЕКА ЛИ ЯПОНИЯ ОТ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА? [*]

Предлагаемая статья не претендует на сенсацию. Есенин, конечно, в Японии не бывал. Тем не менее, несколько фактов, связываясь воедино, дают неожиданный фон, на котором несколько иначе выглядит и портрет Сергея Александровича, да и его литературное окружение. А может быть, становится понятнее явление, на которое указывал еще профессор П.Г. Пустовойт: многие есенинские образы, как это ни странно, раскрываются через японскую поэтику. Итак, перейдём к фактам.

Достаточно давно один из нас обратил внимание на удивительное сходство начальных строф двух стихотворений: ‘Homarano’ слепого поэта-эсперантиста Василия Яковлевича Ерошенко (1890-1952) и ‘Я зажёг свой костёр’ С.А. Есенина.

V. Erosxenko:

Ekbruligis mi fajron en kor’ –
gxin estingos nenia perfort’.
Ekflamigos mi flamon en brust’ –
gxin ne povas estingi ecx mort’ [1].

Возжег я огонь в сердце –
его не погасит никакая сила.
Воспламенил я пламя в груди –
Его не сможет погасить даже смерть [2].

С. Есенин:

Я зажег свой костер.
Пламя вспыхнуло вдруг
И широкой волной
Разлилося вокруг. [3]

И хотя сходство это вполне может быть спонтанным, ибо костёр, зажженный в сердце – образ весьма характерный для поэтики серебряного века, однако это наблюдение опирается и на другие – биографические - пересечения.

В.Я. Ерошенко был знаком с японским русистом Катаками Нобуру [4] (Катаками Син; псевдоним поэта: Тэнгэн, 1884-1928), о чем очень часто упоминают до сих пор как в Японии, так и в России. А тот в свою очередь общался с русскими литераторами, хорошо знакомыми Есенину.

Например, Иван Грузинов в своей работе ‘Имажинизма основное’ писал, что ему приходилось слушать доцента Университета Васэда Катаками, и лекции японского ученого помогли ему теоретически обосновать имажинизм. Так, мы читаем: ‘Поэзия имажинистов по своей форме близка к некоторым новейшим частушкам русским и татарским. Сходство заключается в том, что ряд впечатлений внешнего мира и ряд внутренних переживаний фиксируется слагателем частушки без всякой логической связи <…>. Катаками, доцент Васедасского университета, беседуя со мною о японской и русской поэзии, между прочим указал мне, что японская танка по своей форме близка к теории композиции образов, о которой я высказал ему несколько беглых замечаний’ (июнь 1920 г.) [5]

И.П. Кожевникова писала: ‘Три года (с 1915 по 1918 г.) Катаками провел в России, где занимался под руководством известного литературоведа, в будущем члена Академии наук СССР Павла Никитича Сакулина, который помог ему собрать библиотеку книг русских писателей XVIII-XIX вв. Вернувшись в Японию, он стал ратовать за учреждение в университете Васэда первого в стране отделения русского языка и литературы’[6].

Известно, что тот же Павел Никитич Сакулин одобрил и первые литературные опыты Сергея Есенина.

В ответ на наш запрос магистр японистики Наталия Бублак (Мюнхен), пояснила, что в известной книге японского проф. Итиро Такасуги (род. 1908), ‘Слепой поэт Ерошенко [7], говорится: ‘Катагами собирался в Москву и попросил Ерошенко найти для него дешевое проживание. Ерошенко написал пару писем в Москву и нашел для него очень дешевую комнату с пропитанием’ [8] Ерошенко, ставший первым встреченным Катаками Нобуру русским, помогал осваивать наиболее доступный ему разговорный русский язык. Познакомил Катаками и Ерошенко молодой писатель-драматург Удзяку Акита, сыгравший впоследствии заметную роль в японо-советских отношениях.

Однако из других источников известно, что у японского русиста было рекомендательное письмо ректора Токийской Духовной православной семинарии Сэнума Какусабуро к филологу А.В. Позднееву [9]. Впрочем, пока нельзя исключать и того, что и Василий Яковлевич тоже подыскивал для своего тогда еще друга [10] пансион в Москве. Утверждение Итиро Такасуги, полагаем мы, может быть и сознательным публицистическим приемом, дабы теснее связать японского и русского писателей.

Поскольку основной целью научных студий Катаками Нобуру было изучение современного состояния русской литературы, он надеялся встретиться с профессором Сакулиным. Однако, известного ученого к его приезду в Москву в ноябре 1915 г. уже не было: в 1911 г. он перебрался в Петроград, протестуя против порядков в Московском Университете, откуда возвратился лишь после февральской революции 1917 г.

Известно, что Катаками посещал лекции в Народном Университете им. А.Л. Шанявского, вероятно, в одно время с Есениным. Среди московских знакомых Катаками были К.Д.Бальмонт, Андрей Белый, Ю.И. Айхенвальд и С.А. Венгеров.

Катаками вел дневники и отсылал свои заметки о России в японские газеты (‘Асахи’ и др.) [11]. В этой связи примечательно, что есть сведения и о его публикациях в тогдашней российской печати. Так, 19 февраля 1917 г. в газете ‘Утро России’ появилась статья Катаками Нобуру ‘Русская литература в Японии’ [12]. Причем статья была написана им на русском языке.

Её текстологический анализ, даже беглый, помогает установить точки пересечения русской и японской поэтики. Например: ‘первый из русских писателей, который лично коснулся новой Японии, – Бальмонт. Он совершенно неожиданно приехал к нам, как ласточка весенняя, и прибыв на недели две, уехал опять как ласточка мимолетная. Как он был прокладывающий новые пути русской современной поэзии, он прокладывал путь в Японию. Нам желательно, чтобы и другие русские писатели приехали к нам и ознакомились бы с нашей современной жизнью’ [13]. Двойное сравнение поэта с ласточкой, разнящееся определениями: ‘ласточка весенняя’ и ‘ласточка мимолётная’ несколько напоминает и японские стихотворения, где весна символ скорой юности и мимолётности времени. Но в то же время соответствует поэтической культуре всех индоевропейских народов. В последней при подобных сравнениях одно соответствие (здесь: ‘поэт - ласточка’), автоматически порождает другое (здесь: ‘весна = юность - мимолетность’).

Нельзя не отметить и не оговорить также случаи употребления повторов, параллелизма и инверсии (‘ласточка весенняя’, ‘ласточка мимолетная’) в статье Катаками – носителя японского языка, пишущего на иностранном для него русском. Они заметно выделяются, сообщают особый ритм и настроение приведенному отрывку и роднят его, по крайней мере для русских читателей, с поэтическими текстами. Мы склонны видеть в этом влияние синтаксического строя японского языка, где подобные конструкции характерны для разговорной речи. Схожие влияния, на наш взгляд, встречаются и в произведениях Ерошенко, изучившего устный японский как иностранный, даже в написанных им на эсперанто, ведь, живя в Японии, он воспринимал именно разговорную стихию языка. Возможно также влияние на его тексты языковой картины мира японских редакторов и публикаторов Ерошенко. Ср.:

Kaj cxiuj arboj dormantaj, kaj cxiuj floroj sorcxitaj ekspiris profunde, ekspiris libere; nur la saliko cxe mia fenestro daurigis dormeti, malgxoje klininte sin gxistere…

La suno printempa, cxionamanta, cxionvarmiganta helsuno karesis la arbojn, dorlotis la florojn en nia gxardeno, dirante:

“Ne timu la vintron, gxi pasis; renkontu printempon felicxan, gxi venas!”

И все деревья спящие, все цветы заколдованные вздохнули глубоко, вздохнули свободно; лишь ива у моего окна продолжала дремать, печально склонясь до земли…

Солнце весеннее, вселюбящее, всесогревающее ясносолнце ласкало деревья, баловало цветы в нашем саду, говоря:

– Не бойтесь зимы, она прошла; встречайте весну счастливую, она идет!’

(В. Ерошенко. ‘Умирание ивы’ из цикла ‘Четыре маленьких весенних зарисовки’, 1923) [14].

В этой связи становится более понятным, почему японские друзья-эсперантисты считали и называли Ерошенко, читающего или диктующего свои произведения, близкие сказовой манере, ‘поэтом’. Вероятно, так он сам определял свое творчество. Ритмо-мелодические эксперименты и искания были свойственны многим поэтам Серебряного века. Мы встречаем произведения, созданные на грани поэзии и прозы, не только у Ерошенко, но и у Есенина (‘Бобыль и Дружок’, 1915) [15].

Кроме того, публикации Катаками в русских газетах свидетельствуют, что русские современники общались с ним при личных встречах без переводчика.

Беседа Катаками с Бальмонтом оказалась знаковой. Тогда московский поэт начал всерьез задумываться над предложением японского исследователя поработать на создаваемой им кафедре русского языка и литературы Университета Васэда 16. И позднее, Катаками приглашал к преподаванию живущих в Японии русских. Среди них были Г. Магницкий, А. Ванновский, В.Н. Бубнова, проработавшая здесь 25 лет и создавшая школу японской русистики, прежде всего пушкинистики.

Эпизод с Бальмонтом свидетельствует о сознательном стремлении Катаками взращивать японских русистов под руководством не только носителя языка, приглашенного специально для этой цели, но одновременно – одного из выдающихся поэтов современной ему России, могущего преподать и объяснить мелодику, ритмику, строй поэтической русской речи.

Были ли отклики других литераторов, пока утверждать не берёмся. Можем лишь гипотетически датировать время встречи Катаками и Ивана Грузинова (участие в этой беседе других имажинистов не документировано и здесь не рассматривается). Ясно, что в 1920 г. (такова авторская датировка текста Грузинова) эта беседа не могла бы состояться, ибо тогда Катаками Нобуру уже был дома (вернувшись в марте 1918 г.) и занимался созданием отделения русского языка и литературы в своем университете: ‘In 1920, when Waseda University created a department of Russian literature, Katagami was appointed as the chief professor’.[17]

А новая поездка в Россию состоялась с июля 1924 по октябрь 1925 года: ‘в 1924 г. он был вынужден уйти из университета и во второй раз уехал в Россию, на этот раз – советскую, где и оставался до конца 1925 г., приняв участие (вместе с профессором Ясуги Садатоси) в праздновании 200-летнего юбилея Академии наук СССР в качестве гостя академии’ [18]. Остается предположить, что эта беседа состоялась во время первой поездки японского ученого в Россию, а значит примерно тогда же, что и беседа с Бальмонтом. Это подтверждается упоминанием в статье И.П. Кожевниковой того, что (до лета 1916 г.) Катаками ‘бывает на вечерах символистов, имажинистов, футуристов’[19].

Наше предположение вполне согласуется с историей русской имажинистской поэзии. Уже в 1915 г в альманахе ‘Стрелец’ появился термин ‘имажист’. Известны более поздние слова Есенина о том, что он был тогда уже применен к самому Есенину. Однако это одна из его мистификаций. В альманахе слово ‘имажист’ относилось к Эзре Паунду [20]. А через год его же использовал В.Г. Шершеневич по отношению к собственной поэзии. В то время как первый манифест группы имажинистов мы встречаем только в 1919 г. Можно осторожно предположить, что цель названной выше мистификации заключалась в следующем: Сергей Есенин и Иван Грузинов, рассказывая о международных корнях имажинизма, декларируют его органичность для мировой литературы, а себя объявляют продолжателями некоей общечеловеческой традиции.

Таким образом, отметим, что беседы с Катаками послужили одним из источников русского имажинизма и укрепили молодых поэтов в своей правоте.

А значит, отвечая на вопрос, заявленный в заглавии, ответим так: Есенин был знаком с людьми, которые дружили с японским профессором Катаками Нобуру. Рядом с Есениным были Павел Никитич Сакулин, Иван Грузинов, слушатели Университета им Шанявского. У С.А. Есенина оказываются общие знакомые с Василием Яковлевичем Ерошенко, который в те годы жил в Японии, а приехав в Москву, стал участником ‘Никитинских субботников’… Хочется вскользь отметить ряд фактов, требующих дальнейших исследований.

Показательно, что в последние годы жизни Катаками Нобуру был поглощен изучением ‘новой русской’ (советской) литературы. В 1926 г. он был среди организаторов вечера памяти А. Блока в Японии, а его ученик Курода Тацуо защитил позднее первую в Японии докторскую диссертацию ‘Процесс становления русского символизма’. Именно Катаками Нобуру первым в Японии отметил появление романа ‘Голый год’ и предлагал свои услуги переводчика во время поездки Б. Пильняка в Японию. Большую роль во время этого визита сыграл и упомянутый друг Ерошенко Удзяку Акита, который вошел в число деятелей японской культуры, в свою очередь, приглашенных в 1927 г. в СССР [21]. Здесь он вновь встречался с Ерошенко, и можно с достаточной долей уверенности предполагать, что собрания ‘Никитинских субботников’ друзья посещали вместе. Вместе с Удзяку в качестве секретаря в СССР приехал и Наруми Кандзо, проживший в СССР девять лет и оставивший уникальные воспоминания об Анне Ахматовой… Но это уже отдельные сюжеты.

Ю.В. Патлань (Киев)
С.М. Прохоров (Коломна)
http://www.eroshenko-epoko.narod.ru
eroshenko_vj@inbox.ru


[*] Сокращенный вариант данной статьи был зачитан как доклад на Международной научной конференции ‘Есенин и мировая культура’, посвященной 112-летию со дня рождения С.А. Есенина, Константиново, 28-30 сентября 2007 г.

Примечания

[1] Erosxenko V. Homarano. // La Gxemo de Unu Soleca Animo Sxanhajo 1923. P.25.
[2] Подстрочный перевод с эсперанто наш. – Ю.П., С.П.
[3] Есенин С.А. Я зажег свой костер… / Есенин С.А. Полное собрание сочинений в семи томах. М.: Наука – Голос. Т. 4 1996. С. 33.
[4] Здесь мы принимаем транслитерацию фамилии, предложенную, вероятно, самим нашим героем: именно так написана она в многочисленных дарственных надписях к нему П.Н. Сакулина на книгах и фотографии, а также в книге Ивана Грузинова. Как пояснил в личном электронном письме к нам издатель В.Я. Ерошенко Минэ Ёситака, транслитерация ‘Катаками’ отражает литературную традицию, в то время как форма ‘Катагами’ более характерна для разговорной речи.
[5] Иван Грузинов. Имажинизма основное. М. 1921. Отметим, что из электронного издания труда И. Грузинова эпизод с Катаками изъят.
См.: http://www.9151394.ru/projects/liter/bibl_11/manifest/imaginism/imaginism3.htm
[6] Кожевникова И.П. Варвара Бубнова – русский художник в Японии. М.: Наука, 1984. С. 100.
[7] Takasugi Ichiro. Momoku no shijin Eroshenko. Ichijikan bunko (Слепой поэт Ерошенко. Дневники современников). Tokyo: Shinchosha, 1956, 236 p;
[8] Постинг Н. Бублак в лист eroshenko_epoko@yahoogroups.com от 8 августа 2005 г. 11:30
[9] Кожевникова И.П. Университет Васэда и русская литература // 100 лет русской культуры в Японии. М. 1989. С. 41. Кстати, Сэнума Кавамото Какусабуро (Иван Иакимович) был не только священником, но и переводчиком ‘Анны Карениной’, состоял в переписке со Львом Толстым (см. Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. М.: Наука, 1971).
[10] Последнее оговариваем, потому что дружба Ерошенко и Катаками вскоре, во время совместной поездки на Хоккайдо в июле 1915 г., навсегда расстроилась. Однако нужно отметить, что позднее именно в журнале Waseda bungaku (Литература [университета] Васеда), где недолгое время работал Катаками до перехода к преподаванию, в феврале и июле 1916 г. появились в числе первых произведений Ерошенко на японском языке: сказка Ame ga furu (Дождь идет, яп. пер. / запись под дикт.(?) Удзяку Акита), и статья Saikin no roshia bungaku ni arawareta josei mondai (Женский вопрос в современной русской литературе, оригинал на эсп.), представляющие их автора и как писателя, и как критика. Там же и в то же время Катаками публиковал и Бальмонта.
[11] Кожевникова. Университет Васэда… С. 43.
[12] И в том же номере было помещено стихотворение К.Д. Бальмонта ‘Япония’. Ирина Кожевникова также упоминает о переводе Катаками на японский язык ‘японского’ цикла стихотворений Бальмонта.
[13] Азадовский К.М., Дьяконова Е.М. Бальмонт и Япония. М.: Наука, 1991. С. 134.
[14] См. http://eroshenko-epoko.narod.ru/Texts/Patlan/Kvar_skizetoj.htm Пер. с эсп. Юлии Патлань. Мы воспринимаем этот цикл Ерошенко как поэтический, хотя нам известны случаи трактовки этих ‘skizetoj’ как ‘очерков’ (!). – Ю.П., С.П.
[15] Есенин С.А., Полное собр. соч. в 7 тт., М.: Наука – Голос, 1997. – Т. 5. – С. 157 – 160.
[16] Там же. С. 135.
[17] http://en.wikipedia.org/wiki/Noburu_Katagami
[18] История современной японской литературы. Пер. с яп. Р.Г. Карлиной и В.Н. Марковой. Редакция, предисловие и комментарии Н.И. Конрада. М.: Издательство иностранной литературы, 1961. – С. 362
[19] Кожевникова И.П. Университет Васэда и русская литература // 100 лет русской культуры в Японии. М. 1989. С. 41
[20] Кстати, манифесты Эзры Паунда показывают, что он и его сторонники были близки вовсе не к русским имажинистам, а скорее к акмеистам.
[21] См., напр., ст. Дани Савелли ‘Борис Пильняк как ключевая фигура советско-японских культурных отношений (1926-1937)’, http://www.eavest.ru/archive/2002/savely.html;
Ёсикадзу Накамура. Анна Ахматова в дневниках Наруми // Мера. - 1994. - N 4. - С. 72-79, http://www.akhmatova.org/articles/narumi.htm 

Постоянный адрес этого материала в сети интернет –
http://ru-jp.org/yesenin.htm

##### ####### #####

OKNO V YAPONIYU # 39, 2007.11.11
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru

##### ####### #####