|
|
АЛЕКСАНДР ДОЛИН
ИСТОРИЯ НОВОЙ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ В ОЧЕРКАХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОРТРЕТАХ
(22)
ШКОЛА «ПОИСКА ЧЕЛОВЕКА»
НАКАМУРА КУСАТАО
Полвека присутствия в японской литературе тончайшего лирика и мастера реалистической жанровой стихотворной зарисовки Накамура Кусатао существенно изменило картину поэтического мира хайку, раздвинув границы, обозначенные эстетикой общества «Хототогису» и требованиями его бессменного лидера Такахама Кёси. Роль Кусатао в судьбе хайку второй половины ХХ века, вероятно, значительнее той роли, что довелось сыграть другому талантливому реформатору Мидзухара Сюоси, хотя Кусатао никогда не придавал особого внимания пропаганде своих взглядов, больше уповая на благотворный эффект самих стихов.
Накамура Сэйитиро (литературный псевдоним Кусатао, 1901–1983) родился в Китае в семье японского консула, но детство его прошло в Мацуяма, городе, давшем Японии Масаока Сики, Найто Мэйсэцу, Кавахигаси Хэкигото и Такахама Кёси. Старые и новые школы хайку наводняли город. Дух поэзии витал в воздухе Мацуяма, и неудивительно, что Сэйитиро со школьной скамьи пристрастился к чтению трехстиший прославленных земляков.
Позже семья переехала в столицу, а в 1925 году Сэйитиро поступил на германское отделение Токийского университета. Немецкая литература впоследствии оказала известное влияние на его творчество, расширив эстетический кругозор поэта и добавив в его мировоззрение изрядную долю западного рационализма. В Токио он впервые по-настоящему открыл для себя истинный смысл хайку. После смерти отца в 1927 году, пребывая в состоянии тяжелого душевного кризиса, юноша случайно открыл том Сайто Мокити — и был настолько захвачен силой его стихов, что решил всерьез заняться сложением хайку.
Оставив на время университет, он отправился в Киото, встретился там с Кёси и получил благословение на сочинительство. Вернувшись затем в Токио и продолжив занятия в университете, новообращенный поэт Кусатао перешел на отделение японской литературы и вступил в университетское общество хайку, где в то время ведущую роль играл Мидзухара Сюоси. По окончании университета он продолжал много писать, часто публиковался в «Хототогису» и, придерживаясь довольно консервативных взглядов, открыто выступил против предложенных Сюоси новшеств в мелодике стиха. В середине тридцатых Кусатао близко сошелся с Кавабата Бося и Мацумото Такаси, чьи стихи пленяли его артистизмом и глубинной символикой образов.
Дебютный сборник Кусатао «Первенец» («Тёси», 1936), в составлении которого принимал участие сам Такахама Кёси, обозначил рождение новой тенденции в хайку, которую критика окрестила «школой жизненного поиска» (дзинсэй танкю ха) или «школой поиска Человека» (нингэн танкю ха). Стиль Кусатао отличался некоторой усложненностью ассоциаций, за что привыкшие к «цветам и птицам» критики мягко журили автора. Его называли «труднодоступным» (нанкай) поэтом и упрекали в излишней интроспекции — с чем сам автор покорно соглашался, хотя речь шла в основном об истолковании конкретных образов, в которых недостаточно отчетливо проявлены интенции автора.
Как сложную для осмысления миниатюру приводили известное хайку Кусатао:
фуру юки я
Мэйдзи ва тооку
нариникэри
Снег все падает —
как, однако, далека
эпоха Мэйдзи!
Согласно авторскому пояснению, хайку было сложено при виде ребятишек, выходивших из школы, где некогда учился поэт. Их форменные кители были, разумеется, непохожи на кимоно, которые носили школьники в эпоху Мэйдзи. Но и без авторских комментариев видно, что стихотворение действительно значимое. В нем содержится крайне редкая, просто беспрецедентная для хайку «Хототогису» попытка уловить ход исторических перемен. К тому же зачин трехстишия вольно или невольно по созвучию отсылает читателя к знаменитому «старому пруду» (фуру икэ я) Басё, как бы протягивая незримую нить к классическим хайку, где можно найти немало грустных тем, связанных с быстротечной жизнью и сменяющимися временами года.
Лирика «Первенца», организованная в сезонные циклы, отнюдь не производит впечатления засушенных философических рассуждений в ритмизованной форме. Это, конечно, тоже поэзия «отражения натуры» без заметных ритмических вольностей, но с сильным элементом историзма и повышенным вниманием к реалиям повседневной жизни, окружающего быта. Если взглянуть под другим углом, это возврат к гуманистической традиции Басё и его школы, где философские раздумья о жизни заложены в основу суггестивного образа, в саму ткань стиха:
акибарэ я
томо мо сорэдзорэ
собо о моти
Ясной осени дни —
у друзей моих тоже, наверно,
есть бабушки свои...
***
хаха га маку
мэдзамаси токэй но
ари-но хаото
Мама заводит
будильник перед сном —
шелест крылышек муравьиных...
***
хикигаэру
тёси иэ сару
ю мо наси
Первенец жабы
покидает дом родной
безо всякой причины...
Мацумото Такаси так определяет особенности художественной манеры своего друга: «Кусатао, безусловно, не такой человек, у которого какое-то необыкновенное, неординарное понимание жизни. Да, возможно, не так уж хорошо он и разбирается в обыденной жизни. Он человек сугубо современного склада. Однако иногда он вдруг как бы удивительным образом приостанавливает обыденное восприятие этой повседневности. Что-то в этом есть странное и удивительное, чего не выразить словами...»
История, изгнанная из поэзии сясэй как плод умозрительных раздумий, возвращается в лирике Кусатао предметно и зримо, сообщая его поэзии широкую аллюзивную основу:
Перемешанную
с осколками древних ракушек
пашут землю в полях...
***
Вечерняя сакура
у подножья замковых стен
разрослась так густо...
В нарушение заповедей «Хототогису» появляются в лирике Кусатао и социальные мотивы:
У входа в университет
Толпа студентов —
большинство из них бедняки.
Гуси пролетают...
***
Слышен топот сапог
марширующего отряда —
осенний ветер...
Среди лучших стихов Кусатао — его признания в любви к жене и детям. Любовная тематика и раньше иногда проскальзывала у поэтов хайку, но никому из них не удалось создать такой замечательной полнокровной «семейной» лирики, которая тоже, разумеется, совершенно не отвечала требованиям поэтики «объективного отражения натуры»:
С женой в обнимку
в вешний полдень по гравию шагаем —
возвращаемся домой...
***
то футон
цума-но каори ва
ко-но каори
В постели зимой —
запах тела у жены,
что запах ребенка...
***
нидзи ни сасу
цума ёри хока ни
онна сирадзу
Отсвет радуги —
женщины, кроме жены,
мне неинтересны!..
Для Кусатао жена воплощает то «вечно женственное» начало, к которому стремились поэты и художники всех времен — одухотворяющее, возвышающее, дающее стимул к творчеству. В жене и детях как в объектах всепоглощающей любви для него сосредоточены креативные силы Вселенной:
банрёку-но
нака я а ко-но ха
хаэсомуру
В зелени мирозданья
у ребенка моего
прорезаются зубки...
Однако, как писатель ХХ века, получивший современное филологическое образование, Кусатао обращается в поисках вдохновения и к другим, более рациональным источникам — например к западной литературе:
сёку-но хи о
табакоби то сицу
Чехофу ки
От огонька свечи
прикуриваю папиросу —
Чехова поминаю...
Хайку удивительно напоминает по тональности и образности танка Токи Дзэммаро (записанную в три строки):
Уж сколько раз затухал огонек папиросы!
Печаль раздумья —
Горечь русского табака... Зима.
У Кусатао сознательно нет указания на время года, но поминать Чехова, очевидно, автор должен в день его смерти — пятнадцатого июля...
Впрочем, поэзия Кусатао отнюдь не сводится к романтическому бытописательству, поэтическим этюдам социального плана и интеллектуальной рефлексии. Его лирика природы богата великолепными образами, многие из которых сделали бы честь самому Масаока Сики:
гэкко но
кабэ ни кися куру
хикари кана
В лунном сиянье
свет фары скользнул по стене —
поезд подходит...
***
Орион в вышине.
Лотки с изобилием яблок —
дорога к дому...
***
Рокот прибоя.
Волны выплеснули на песок
одинокую клешню...
В годы войны гуманистические мотивы лирики Накамура Кусатао вызвали серьезное недовольство властей, проводивших «чистку литературы» и, в частности, ликвидировавших неортодоксальные либералистские течения в танка и хайку. Один из собратьев по цеху донес на Кусатао, обвиняя его (без реальных оснований) в сочинении «подрывных» стихов. После строгого предупреждения поэт должен был перейти к сугубо нейтральной лирике. Одно-единственное его трехстишие в послевоенной комментаторской традиции трактуется как символ «внутреннего сопротивления» режиму, хотя едва ли с такой версией можно согласиться, учитывая общую патриотическую эйфорию того периода. Хайку было написано в связи с призывом в армию тридцати его учеников и гораздо больше соответствует по формальным признакам жанру «напутствия воинам», чем жанру «поэзии сопротивления» (которого в поэзии танка и хайку вообще не существовало):
юки косо
ти-но сио нарэ я
умэ масиро
Только отвага
пусть станет солью земли!
Сливы белый цвет...
К концу тридцатых годов Кусатао порывает свою давнюю связь с «Хототогису», чувствуя, что его поэтическое сознание все более отдаляется от поэтики «цветов и птиц». Его сборники «Огненный остров» («Хи-но сима», 1939) и «Долгое пламя» («Хонага», 1940) становятся манифестом гуманистического видения мира:
Ягоды вишни
налились пурпурным соком.
Сын у нас родился...
***
Ивасигумо —
не разгибаются в поле
спины крестьян...
***
Туман поредел —
и столбом под солнцем поднялся
черный дым вулкана...
После войны с 1946 года Кусатао возглавляет журнал хайку «Зелень мирозданья» («Банрёку» — образ, заимствованный из стихотворения сунского поэта Ван Аньши) и продолжает «сеять разумное, доброе, вечное». Его поэзия завоевывает сердца читателей широтой взглядов и очевидной преемственностью по отношению к классической традиции. Кусатао, ощущая эту кровную связь, в поздние годы публикует ряд фундаментальных исследований о Басё, Бусоне, Исса, а также обобщающий труд по истории хайку и сопутствующих средневековых поэтических жанров «Рэнга, хайкай, хайку, сэнрю».
В одном из поздних стихотворений, обращаясь к памяти Басё, Кусатао писал:
суму кото ни
хито ё о какэси
хито-но идзуми
Жизнь посвятил
тому, что зовут Чистотою, —
источник для многих...
Можно сказать, что большинство авторов хайку второй половины ХХ века прямо или косвенно обязаны своими поэтическими достижениями выдающемуся хайдзин Нового времени Накамура Кусатао.
КАТО СЮСОН
Сын скромного служащего железнодорожного ведомства Като Такэо (литературный псевдоним Сюсон, 1905–1983) после смерти отца в четырнадцать лет вынужден был бросить школу и помогать матери по хозяйству. Однако сильнейший интерес к словесности, возникший в детском возрасте, в конце концов вывел мальчика на торную дорогу литературного творчества и привел к вершинам мастерства в мире хайку. Решив во что бы то ни стало выбиться в люди, Такэо ценой упорного труда сумел поступить в педагогическое училище и окончить его по классу древнеписьменного языка классической литературы камбун. В 1929 году он получил назначение на должность школьного учителя в городок Касукабэ под Токио, откуда и началась его поэтическая карьера.
В детстве и отрочестве Такэо увлекался танка — как классическими, так и современными. Его любимыми авторами были Исикава Такубоку, Сайто Мокити, Симаги Акахико и другие поэты «Арараги». По иронии судьбы в той школе, куда был распределен учитель Като Такэо, педагогический коллектив интересовался поэзией хайку, а не танка, и вновь прибывшему пришлось перестраиваться, чтобы не выглядеть белой вороной. Поскольку кумиром педсостава был Мураками Кидзё, с него Като и пришлось начать самообразование. Он прилежно прочел все сочинения Кидзё, а заодно и его собратьев по «Хототогису», придя к заключению, что хайку нисколько не уступают танка, а во многом даже их превосходят. Постепенно интерес перешел в настоящую любовь к хайку, и вскоре Сюсон уже сам пробовал писать.
Случайно он узнал, что известный хайдзин Мидзухара Сюоси — по специальности практикующий врач — иногда приезжает по делам в городскую больницу Касукабэ. Познакомившись с Сюоси и почитав его стихи, молодой учитель пришел в восхищение. Он попросился к Сюоси в ученики и сам стал слагать хайку в той же утонченной манере. «Страсть к творчеству внушило мне общение с Сюоси, — вспоминал Сюсон, — прочитав сборник “Кацусика”, я неожиданно открыл для себя, что и в хайку возможно создать такой чудесный мир». Впоследствии, переключившись на поэзию социального звучания, он заклеймил свою раннюю пейзажную лирику как «стихи без души». Когда Сюоси вышел из общества «Хототогису», Сюсон последовал за ним и стал одним из самых плодовитых авторов группы «Асиби».
Постепенно в поэзии Сюсона сквозь оболочку чистой лирики проглядывают ростки гуманистического реализма. Работа в школе, где ему приходилось иметь дело с сотнями детей из небогатых семей, располагала к раздумьям о трудностях жизни. По совету Сюоси он решил продолжить образование и поступил в токийский университет Бунридайкокубунка на филологическое отделение, работая одновременно наборщиком в типографии «Асиби». Тем временем Сюсон подружился с Накамура Кусатао, проникся идеей создания поэзии о людях и для людей. Как и Кусатао, он стал писать в русле «школы поиска Человека» (нингэн танкю-ха), которую критики упрекали в излишней усложненности и проблемности. Как отмечает Ямамото Кэнкити, «в Сюсоне с самого начала было нечто, отличавшее его от чистого лирика, придававшее его поэзии социальный подтекст». Урбанистические хайку Сюсона воспевали толчею городских улиц, нелегкий труд фабричных рабочих, повседневные заботы и огорчения школьников и студентов, но эти же люди в его поэзии находят время остановиться и оглянуться на цветение сакуры, багрянец осенних листьев, полную луну в небесах.
синдзю амэ фуру
ёкан тюгакусэй га
моцу нодзоми
Дождь поливает молодые деревца.
У школьников в вечерней школе
есть свои надежды и мечты...
***
то о кэсэба
фунэ га сугиори
хару сёдзи
Погасил огонь —
лодки тень скользит по сёдзи
в весенний вечер...
Даже впечатления от путешествий редко облекаются у Сюсона в форму бесстрастных пейзажных скетчей. Чаще всего в них ощущается присутствие человека. Природа воспринимается и осмысливается через призму человеческой жизнедеятельности:
когю я
доко ка канарадзу
нихонкай
Вол на пахоте —
где-то здесь неподалеку
Японское море...
Бытовая лирика Сюсона была близка читателям своей задушевностью и наполнена множеством чисто «японских» реалий — как, например, упоминание о священном для каждого японца ежевечернем омовении в ванне или купальне, воскрешающем воспоминания детства и юности:
сиродзи китэ
коно кёсо но
доко ёри дзо
Я в белом исподнем —
вдруг взгрустнулось о крае родном.
С чего бы это?..
Трехстишие Сюсона явно перекликается с хайку Накамура Кусатао на ту же тему:
В алых бликах заката
просвечивает халат —
японец после ванны...
Конец тридцатых годов, известный как «период мрака» в японской культуре, не мог оставить Като Сюсона равнодушным к социальным проблемам. Нарастающая волна милитаристского психоза вызывала у поэта тревогу за будущее страны. Запуганной либеральной интеллигенции было приказано сотрудничать с властями, но Сюсон долгое время старался не поддаваться пропаганде, взывая к здравому смыслу и тщетно надеясь услышать голос разума в горячке военных приготовлений:
хикигаэру
дарэ ка моно иэ
коэ кагири
Жабы вы, жабы,
ну, скажите что-нибудь —
насколько хватит голоса!..
Идеологическая цензура с подозрением относилась к подобным трехстишиям, но к эзопову языку Сюсона трудно было придраться, поскольку он оперировал образами, популярными в поэтике хайку со времен Кобаяси Исса.
В первые годы войны Сюсон публикует целый ряд анималистических хайку, которые — в свете событий на театрах военных действий — можно было трактовать как политическую сатиру. Правда, определить, на кого именно направлена сатира, было невозможно, да и сам автор всегда мог сказать, что никакого подтекста в его строках нет.
цуи ни сэнси
иппики-но ари
юкэдо юкэдо
Муравьишка все ж
пал на поле брани —
а ковылял, ковылял...
Сюсон неодобрительно отзывался о поэтах танка и хайку, которые охотно и по доброй воле воспевали в репортажной манере успехи японского оружия на континенте, считая, что война нуждается в гораздо более серьезном осмыслении. В 1939 году он публикует сборник «Зимний гром» («Канрай»), в предисловии к которому обозначает свое творческое кредо: «В хайку я придаю первостепенное значение человеческой жизни. Я стремлюсь создавать такие хайку, у которых в основе лежит правда жизни... Более, чем красота, для меня важна правда. Я хочу со всей силой проникать в суть окружающей действительности».
Гуманистические идеи Сюсона, которые он продолжал разъяснять в своем журнале «Канрай», вызвали горячий отклик у молодежи. Его учениками и союзниками стали будущие лидеры послевоенной поэзии хайку Саваки Кинъити (1919–2001) и Канэко Тота (р. 1919).
Однако со временем отношение Сюсона к войне начинает меняться. После головокружительных успехов первого года войны на Тихом океане Япония была вынуждена перейти к оборонительным боям. Поражения армии и флота Сюсон воспринимает как национальное бедствие, понимая, что страна идет к гибели. В конце концов поэт принимает решение внести свою лепту в общее дело и объявляет о своем намерении помочь народу в его борьбе. В 1944 году он отправляется на несколько месяцев от армейского Информбюро в командировку в Монголию и Китай. Около тысячи хайку, написанных во время этой командировки, в основном носили «патриотический» характер и превозносили цивилизаторскую миссию Японии примерно в том же ключе, в каком это делали все поэты-коллаборационисты.
По возвращении на родину Сюсон застал страну в тяжкой агонии. Не было горючего, не хватало продовольствия. Города горели и рушились под ковровыми бомбежками американской авиации. Сотни хайку Сюсона передают страшные впечатления того времени:
В ночь на 23 мая был большой налет. Посадив на закорки больного брата, я всю ночь бродил среди горящих зданий, разыскивая Митио и Акио
хи-но оку ни
ботан кудзуруру
сама о мицу
Вижу в пламени
распадающийся контур —
гибнущий пион...
Стихи о бедствиях войны были опубликованы в сборнике Сюсона «Воспоминания об огне» («Хи-но киоку», 1948) — одном из самых сильных исторических свидетельств пережитых народом страшных лет.
гэмбакудзутю
кути аку варэ мо
кути аку кан
Полотно «Хиросима» —
рты разинуты — и у меня
разинут до дрожи...
В послевоенные годы Като Сюсон продолжал много писать, публикуя также свои многотомные исследования о поэзии Басё. Как и Накамура Кусатао, он оставался маяком для новых поколений поэтов, неизменно сохраняя в своей лирике гуманистическую тональность, не чуждую мягкого юмора и самоиронии:
хана самуси
исё то нарадзариси
сё о ёмэба
Подмерзает нос.
Рукопись свою читаю —
могла быть посмертной...
ИСИДА ХАКЁ
Как и многие выдающиеся поэты школы Сики, Исида Тэцуо (литературный псевдоним Хакё, 1913–1969) был родом из Мацуяма, так что любовь к хайку передалась ему «через воздух» почти от рождения. Он начал сочинять стихи совсем ребенком; еще учась в четвертом классе средней школы, уже печатал свои трехстишия в колонке хайку городской газеты и в возрасте пятнадцати лет вместе с друзьями организовал школьный поэтический кружок. Поначалу юный поэт примкнул к обществу «Терпкая хурма» («Сибугаки»), но в 1930 году его представили известному хайдзин Икасаки Кокё (1896–1935), официальному ученику Мидзухара Сюоси. Таким образом была установлена столь важная связь между начинающим учеником и учителем, мастером Сюоси, который в то время еще входил в общество «Хототогису».
Хакё, как и Като Сюсон, был совершенно очарован пейзажной лирикой сборника Сюоси «Кацусика» и на первых порах старался во всем подражать наставнику. Отрабатывая технику «отражения натуры», он невероятно много писал, слагая в среднем по пятьдесят–семьдесят строф в день. Многие трехстишия Хакё публиковались в журнале «Асиби», вызывая восторженные отклики собратьев по цеху и встречая единодушное одобрение критики. В 1932 году по рекомендации Сюоси он перебрался в Токио и поступил на литературный факультет университета Мэйдзи. Спустя всего два года Сюоси предоставил Хакё должность поэтического редактора журнала «Асиби», что было для скромного студента из провинции грандиозным карьерным успехом в мире хайку.
Ранняя лирика, вышедшая в дебютной книге поэта «Собрание хайку Исида Хакё» («Исида Хакё ку-сю», 1935), хотя и считается типичной для общества «Асиби», но уже явно «грешит» особым психологическим реализмом, повышенным вниманием к деталям эпизодов из городской жизни:
басу о мати
оодзи-но хару о
утагавадзу
В ожиданье автобуса
смотрю — сомнений тут нет:
на улице весна...
***
хаги аоки
ёцуя мицукэ ни
надзэ ка тацу
Зелень хаги —
отчего-то я приостановился
в квартале Ёцуя-мицукэ....
В 1937 году в редакции «Асиби» появился Като Сюсон, который в то время в основном специализировался на сельских поэтических зарисовках. Хакё, наоборот, слыл поэтом урбанистического склада, хотя в действительности среди его ранних стихов очень много пейзажных скетчей. Вскоре поэты подружились и часто обменивались мыслями о судьбах хайку, пытаясь вместе определить пути развития поэзии, гуманистической по духу и реалистической по содержанию. Обоих уже не устраивали требования Сюоси, отвергавшего многие условности классического стиля ради внешней красоты образа, но понимание истинных задач поэзии хайку пришло не сразу.
Хакё пытался в хайку вести своего рода лирический дневник своего холостяцкого существования в Токио, с дотошной тщательностью отмечая все незначительные события и впечатления, будь то завтрак, посещение библиотеки, встречу со знакомым, свидание с девушкой — все это, разумеется, в типичной для хайку суггестивной манере. Критики справедливо отмечали сходство стиля ранних хайку Хакё с жанром чрезвычайно популярного в то время эго-романа (ватакуси сёсэцу) — натуралистического повествования об ординарных событиях ничем не примечательной жизни. Писатель Ёкомицу Риити даже предрекал, что поэт вскоре перейдет к прозе. Тем не менее Хакё остался верен поэзии, заявив: «Хайку и есть мой эго-роман».
Завоевывая все большую популярность и постепенно все более приближаясь к истокам гуманистической поэтики Басё, Исида Хакё прочно утвердил свое положение в поэтическом мире, и в возрасте тридцати лет мог по праву гордиться литературными успехами.
хацу тё я
ага сандзю но
содэ тамото
Первая бабочка
опустилась на рукав —
тридцать лет мне сегодня...
Однако вскоре после своего юбилея в 1943 году поэт был призван в армию. Перед отправкой на театр военных действий в Китай он сложил одно из своих лучших стихотворений:
кариганэ я
нокору моно мина
уцукусики
Перелетные гуси —
все, что остается здесь,
все для них мило...
Это ностальгическое трехстишие на вполне традиционную тему отсылает читателя к известному хайку Кобаяси Исса:
С нынешнего дня
можете спать спокойно —
вы уже в Японии, гуси!..
Пребывание в Китае окончилось для Хакё тяжелым легочным заболеванием, от которого в дальнейшем он так и не смог оправиться до конца. В полумертвом состоянии он был доставлен на родину и провел несколько месяцев в госпитале. Этому периоду посвящено множество стихов:
В армейском госпитале в Токио
киэгатэ-но
юки я цукиё-о
касанэкэри
Тающий снег —
нынче ночью луны сиянье
множится в бликах...
***
вага мунэ-но
хонэ икидзуку я
киригирису
Ребра мои
шевелятся от дыханья.
Верещит кузнечик...
Суровый опыт войны и месяцы пребывания на грани между жизнью и смертью привнесли в поэзию Хакё гуманистический пафос и сообщили его хайку новое мироощущение, столь типичное для лириков школы «поиска Человека». В разрушенном бомбежками Токио поэт ютился со своей семьей в лачуге посреди развалин, ни на день не оставляя кисти. Описание страданий людей на исходе войны и в годы послевоенной разрухи определило характер зрелого творчества Хакё как манифеста пробуждающегося реализма:
якэато-но
хару о осимаму
сакэ сукоси
На пожарище
нынче проводы весны —
немножко сакэ...
***
якэато ни
атарасику коси
цую-но ута
На пожарище
снова песенку заводит
росная капель...
***
якэато-но
уэ босо-но
рэцу аварэ
На пожарище
грустный ряд ростков зеленых —
будто пятна оспы...
Тон послевоенной лирики Хакё, опубликованной в сборнике «Цепляясь за жизнь» («Сякумё», 1950), безусловно, отражает переживания и настроения всего народа, ввергнутого в пучину бедствий, понесшего страшные потери, утратившего идеалы и моральные ценности, но не сломленного, возрождающегося, черпающего силы в сознании своего единства и принадлежности к великой культуре.
инадзума-но
хосий мама нари
мёнити ару нари
Молнии блеск
свободный, неукротимый —
будет у нас Завтра!
***
судзумэра но
уми какэтэ тобэ
фукинагаси
Эй, воробьишки!
Летите в морскую даль
навстречу ветру!..
Несмотря на болезнь, которая упорно подтачивала здоровье поэта, заставляя его проводить все больше времени в больнице, Хакё после войны возглавил журналы «Журавль» («Цуру») и «Современные хайку» («Гэндай хайку»). Его поздняя лирика отмечена спокойным, просветленным взглядом на мир, в котором преобладают изначальные непреходящие ценности: природа, любовь к жене и детям, искусство. Это поэзия оптимистическая по духу, следующая в русле классического наследия хайку, стала ориентиром для многих современных авторов. Так же как поэзия Кусатао, Сюсона и других авторов, «ищущих Человека», хайку Исида Хакё идут поверх барьеров, разделяющих школы и направления, возвращая читателя к завещанным Басё принципам ваби, саби, сибуми и каруми, которые обогащаются и дополняются жизненной философией, рожденной из трагической истории двадцатого века.
хана тиру я
мидзумидзусики ва
дэва-но куни
Цветы опадают.
Край Дэва в пору весны
пышет здоровьем...
***
энсоку я
дэва-но варабэ-ни
дэва-но яма
Экскурсия —
ребятишкам края Дэва
покажут горы Дэва...
***
кариганэ-но
таба-но ма ни соба
кирарэкэри
Гуси на поле —
гречку, что была меж снопов,
всю уж скосили...
***
цума га коси
хи-но ё ва канаси
хототогису
Пришла ко мне жена —
в эту ночь печальна песня
горной кукушки...
***
юки го коси
ко-но яваками-но
канасиса ё
Сын мой пришел
после снегопада —
печаль этих мягких волос...
Исида Хакё всегда ощущал себя преемником поэтов древности, странников и мыслителей, так же как и он, «искавших Человека». Он знал, что этот вечный поиск продлится и после него. Незадолго до смерти он сложил хайку, обращенное к памяти великого Сайгё, который пережил кровавую гражданскую войну кланов Тайра и Минамото в конце XII в., оставив потомкам изумительные образцы чистой лирики и мрачные описания адских мук:
хосий мама
таби ситамаики
Сайгё ки
Поминаю Сайгё,
что в странствиях уходил
куда захочет...
САЙТО САНКИ
Сайто Норинао (литературный псевдоним Санки, 1900–1962), один из самых эксцентричных хайдзин ХХ века, отрицавший свою принадлежность к какой бы то ни было крупной поэтической школе, родился в семье директора начальной школы и с детства воспитывался в уважении к наукам. Однако никакого интереса к хайку он в юном возрасте не проявлял. Благополучно окончив Стоматологический университет, он отправился на работу в Сингапур, где открыл прибыльную практику. Человек общительного, открытого характера, Норинао свел знакомство с европейцами и стал одним из популярных членов международного сообщества городской интеллигенции, но начавшиеся военные приготовления Японии привели к бойкоту его клиники в Сингапуре, и молодой врач вернулся на родину.
В 1932 году в токийской больнице, где работал Норинао, один из пациентов рассказал ему о хайку. Мало что смысливший в поэзии дантист начал читать произведения современных авторов и вскоре сам взялся за кисть, публикуясь в журналах «Асиби» и «Кикан» под псевдонимом Санки. Он категорически отвергал стиль «цветов и птиц», отдавая предпочтение гуманистическому течению «неохайку», но сам как человек со стороны долгое время ни к каким кружкам не примыкал, хотя и входил в состав редколлегий журналов «Врата» («Тобира») и «Небесный аромат» («Тэнко»).
Вступление в 1934 году в общество хайку Киотоского университета, славившееся прогрессивными взглядами на искусство и общественную жизнь, оказалось для Санки роковым. Летом 1940 года власти начали кампанию по искоренению крамолы среди интеллигенции. Идеологическая чистка больно ударила по обществу Киотоского университета. Вместе с несколькими собратьями по кисти Санки был арестован, провел два месяца в тюрьме и был выпущен условно, после чего на несколько лет полностью отошел от поэзии. Лишь после войны, в 1947 году он нашел в себе силы вернуться к литературному творчеству и в последующие четверть века стал одним из лидеров движения за возрождение хайку. Именно этот период в жизни Санки оказался наиболее продуктивным. Поэт сумел создать свой ни на что не похожий стиль, в котором критический, ироничный взгляд на жизнь с элементом здорового скепсиса усугубляется классической простотой художественного образа. Стихи, вошедшие в его сборники «Персики ночью» («Ёру-но момо», 1948), «Сегодня» («Коннити», 1951), «Преображение» («Хэнсин», 1962), заложили основы течения в хайку, сопоставимого с итальянским неореализмом.
В годы послевоенного голода и разрухи циклы хайку Санки отражают мрачную реальность очередей за продовольствием в зеркале черного юмора, близкого к известным постмодернистским образцам русской литературы:
гёрэцу-но атама ва
фукаку
иэ ни иру
Голова очереди
глубоко погрузилась
в здание...
***
Очередь
что-то откусила —
теперь заглатывает...
***
Очередь
безлико вздыхает
и ждет...
Не будучи по убеждениям ни левым, ни правым и живя в основном по законам здравого смысла, Санки достаточно остро реагирует на злободневные проблемы современности. Однако его стихи далеки от пропагандистского потока послевоенных «демократических хайку». Даже такие болезненные темы, как Хиросима, в интерпретации Санки приобретают скорее чисто личностное, чем общественное звучание.
Хиросима но
ёкагэ синитару
мацу татэри
Хиросима —
сосна в вечерних тенях
умирает стоя...
***
Хиросима я
ринго о миси токи
ики ясуси
Хиросима —
увидел яблоки,
и дышать стало легче...
Большая часть стихов Санки, созданных в тяжелейший для страны период, полны жизненной силы и веры в свой народ, готовый пробудиться для новой жизни:
корэн-но
угоку токи китэ
мина угоку
Лотосы после зимы —
пришла пора им встрепенуться,
и все встрепенулись...
***
кураку ацуку
оо гунсю то
ханаби мацу
Темнота, жара —
я в толпе со всеми вместе
жду фейерверка...
Поздняя лирика Санки производит впечатление большей глубины и философской наполненности образов. Тяжелая болезнь зовет поэта к раздумьям о жизни и смерти, о вечности и бренности:
аки-но курэ
ооуо-но хонэ о
уми га хику
Осенний сумрак —
вот и скелет большой рыбы
море смыло волной...
***
цуибаму я
и наси отоко то
кан судзумэ
Клюем понемногу —
человек с вырезанным желудком
и воробьишко зимой...
Созданные незадолго до смерти трехстишия Сайто Санки полны щемящей тоской, но именно в них раскрывается с наибольшей силой талант Санки как поэта драматического мироощущения, сознающего в полной мере извечное одиночество человека во Вселенной, о котором призывал никогда не забывать Басё:
хито тооку
хару микадзуки то
си га тикаси
Я вдали от людей —
а близки лишь вешний месяц
да кончина моя...
Своим творчеством Санки оказал большое влияние на поэзию второй половины двадцатого века, еще раз подтвердив бесконечные возможности, заложенные в хайку, не скованных жестким каноном, но и не отданных на откуп модернистскому экспериментаторству.
Печатается с любезного разрешения автора и издательства «Гиперион» по тексту книги «История новой японской поэзии» в 4 тт. СПб., «Гиперион», 2007.
Постоянный адрес этого материала в сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_22.htm
Постоянный адрес следующей страницы в сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_23.htm
Постоянный адрес первой страницы книги
http://ru-jp.org/dolin.htm
##### ####### #####
OKNO V YAPONIYU 2007.05.30 / DOLIN_22
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####
|
|